Подобно Монтекки и Капулетти, Колонна и Фарнезе дерутся, чубы трещат у их холопов, а Микеле — вполне себе пролетарий, живущий на самом римском дне, среди публичных девок, становящихся на его холстах святыми и богородицами. Караваджо, по Мэтту Ризу, как-то очень уж настойчиво предпочитает шлюх. И хотя слухи о его содомии постоянно исходят из поганых уст врагов и преследователей, автор романа уверен: Караваджо любит лишь женщин, а то, что было в детстве между ним и Франческо, сыном Констанцы, осталось в далеком прошлом. Скелеты, однако, начинают сыпаться из шкафа, когда Франческо сажают в тюрьму, а Констанца просит Микеле, как родного, обратиться к Шипионе Боргезе, племяннику римского папы, известному коллекционеру и собирателю картин Караваджо, за заступничеством.
Художник начинает хлопотать за друга детства, но убивает в очередной пьяной стычке сутенера Рануччо Томассони, из-за чего вынужден бежать сначала в Неаполь, а затем на Мальту. Видимо, для того, чтобы к неуловимым мстителям из семейства Томассони, а также к святой инквизиции, недовольной весьма вольным обращением гения с каноническими сюжетами, добавились преследователи из числа мальтийских рыцарей. Последним, нарисовав себя в виде головы Голиафа, отрезанной Давидом, Караваджо и сдается в обмен на очередное освобождение Франческо. Содомия, от которой художник бежал всю свою жизнь, нагнала его с другой стороны. Ну и сгубила.