Джорджо де Кирико: модернист, не изменивший классике

В четверг 20 апреля в Третьяковской галерее открывается первая в России ретроспектива художника, без которого не было бы сюрреализма

До нынешней выставки в Третьяковке (более 100 произведений живописи, графики, скульптуры, театральные костюмы из римского Фонда Джорджо и Изы де Кирико, музеев Рима, Парижа, Лондона) творчество Джорджо де Кирико (1888–1978) в Москве показывалось лишь дважды, скромно и давно: в 1929-м и в 1930-м.

Впрочем, и в истории искусства ХХ века его фигура стоит особняком; споры на тему, был ли он новатором или ретроградом, ненадолго, с 1910 по 1918 год, сбившимся с пути, не утихают и сегодня.

Де Кирико родился в Греции в семье итальянского инженера-путейца и навсегда впитал в себя античность. «Я проводил свое время у моря, которое видело отплытие аргонавтов, и у подножия гор, где проходило детство Ахилла, получавшего мудрые наставления кентавра», — вспоминал художник. После смерти отца в 1905 году семья вернулась в Италию, во Флоренцию, с ее памятниками и музеями, знакомство с которыми тоже не прошло бесследно. После недолгого посещения местной Академии художеств де Кирико уехал в Мюнхен, где проучился в местной Академии художеств три года. Здесь на него сильнейшее впечатление произвела живопись швейцарца Арнольда Беклина (1827–1901) с его загадочными мифологическими сюжетами и необычной графической манерой письма. Мировоззрение же де Кирико сформировала модная тогда философия Фридриха Ницше.

С этим багажом 21-летний художник в 1909 году вернулся в Италию, где вскоре и определился, в каком направлении двигаться дальше. «Написав несколько небольших картин, я завершил свой беклинский период и начал писать картины, где попытался выразить то мощное мистическое чувство, которое вызывали во мне произведения Ницше». Три из этих работ — «Автопортрет», «Тайна осеннего полудня» и «Загадка оракула» — стали дебютом де Кирико в 1912 году на Осеннем салоне в Париже, куда он приехал годом раньше. Тогда же произошла его встреча с Гийомом Аполлинером, сразу же очарованным загадочным, «метафизическим» миром картин де Кирико и писавшим о серии его картин «Площади Италии»: «Странные пейзажи, полные новых идей, выразительнейшей архитектуры и сильного чувства». Аполлинер же ввел меланхоличного итальянца и в круг своих художников: Бранкузи, Дерен, Лорансен, Пикассо.

Неизвестно, как все сложилось бы дальше, если из-за начала войны де Кирико не вернулся бы на родину, где в 1917 году в Ферраре познакомился с бывшим футуристом Карло Карра и чуть позже — с Джорджо Моранди, впечатленным работами де Кирико. Так возник союз трех художников и уже подкрепленная теорией «метафизическая живопись» с ее безмолвным миром аркад, башен, манекенов и повседневных предметов, изъятых из их привычного контекста. Союз продлился недолго, где-то до 1920 года, когда де Кирико увлекся живописью старых мастеров. И можно понять негодование Андре Бретона, заочно объявившего де Кирико главным художником сюрреализма, без которого не было бы ни Магритта, ни Ива Танги, ни Дали, когда тот вернулся в 1925 году в Париж с новыми картинами.

Надо признать, что Бретон не был одинок в своем неприятии постметафизического де Кирико — единственного классика ХХ века, до сих пор не удостоившегося полноценной ретроспективы вне Италии. Так что можно считать выставку в Третьяковке, выстроенную куратором и старшим научным сотрудником музея Татьяной Горячевой в сотрудничестве с итальянским куратором Джанни Меркурио не хронологически, а по главным темам, к которым художник постоянно возвращался (цитируя и самого себя), его мировой премьерой. К тому же еще и с русским акцентом. Важно, что зритель сможет проводить параллели и с постоянной галерейной экспозицией ХХ века, считает куратор. «Связи де Кирико с „русским миром“ обширны и порой неожиданны: в круг его знакомств и общения входили Павел Муратов, Вячеслав Иванов, Илья Зданевич, Михаил Ларионов и ряд художников из русской эмиграции», — говорит Горячева. Кстати, автором одной из первых монографий о де Кирико (1928) тоже был наш соотечественник Борис Терновец.