Две книги-альбома роскошно представляют и вдумчиво комментируют пастели и гуаши Марка Шагала на библейские темы из музея в Ницце
Два тома графики Марка Шагала на библейские сюжеты впервые изданы в прошлом году в Милане и уже сейчас вышли в переводе на русский. Впрочем, текста в этих красивых книгах не так много: они затеивались ради иллюстраций, воспроизводящих пастели и гуаши, хранящиеся в Le Musee National Message Biblique Marc Chagal в Ницце. Два десятка из них публикуются впервые.
Музей этот — редчайший случай — носит название произведения, которое там хранится. Живописный цикл Библейские послания состоит из 17 больших картин на сюжеты из Ветхого Завета. Шагал закончил эту работу в 1967 году и передал в дар Франции. В благодарность французское правительство построило специально для этих полотен музей, о чем позаботился тогдашний министр культуры писатель Андре Мальро. Кроме живописных Библейских посланий здесь хранится большое количество листов: гуаши, пастели, рисунки. Одни служили эскизами к картинам, другие написаны после завершения цикла, словно художник никак не мог оставить тему, распрощаться с ее героями.
Часть графики создана задолго до Библейских посланий, поскольку работать над главной книгой человечества художник начал еще в 1930-х, когда Амбруаз Воллар заказал ему иллюстрации к Библии. Таким образом, книга Шагал. Библейские сюжеты со статьями трех исследователей собрала гуаши 1931 года, а книга Шагал. Деяние и слово Пьера Провуайера воспроизвела 99 пастелей, написанных в 1950–1960-х годах.
Несмотря на явную внешнюю схожесть, книги эти разные. И не только в текстовой части. Да, Шагал всегда узнаваем, но он очень по-разному видел библейские сцены в 1930?е годы и через 30 лет. В старости — а Шагал закончил Библейские послания 80-летним, — художник был совершенно свободен. Похоже, он совсем не думал о восприятии и подготовленности зрителя, не старался понравиться, что чувствуется в щеголеватых листах 1931 года. Кажется, к концу жизни он писал только для самого Создателя. Извините за высокопарность, но она стимулирована чтением и просмотром этих книг. Важно, что они появились на свет по инициативе и под бдительным присмотром известного своей строгостью Комитета Шагала.
В некоторых случаях степень восхищения гением художника, во всех статьях высочайшая, превосходит политкорректность. «Но если сравнить эскиз с текстом, то обнаруживается богатство смысла, которое отсутствует в тексте», — пишет Сильви Форестье в первой главе книги Шагал. Библейские сюжеты, разбирая сцену рождения Евы из груди Адама.
Во второй главе, написанной Натали Азан-Брюне, делается акцент на национальном, еврейском у Шагала: на каком языке читал Библию (предпочитал идиш), с кем советовался, как посетил Палестину, после чего палитра художника обрела сияние. В следующей главе Евгения Кузьмина, наоборот, рассказывает, как много дала художнику русская культура, пишет, что у него «можно найти отголоски влияния Николая Бердяева, Владимира Соловьева и Вячеслава Иванова и влияние русской иконописи, библейских патриархов с картин Александра Иванова, символизма Врубеля и экзистенциальных поисков Николая Ге».
Чтение ученых текстов полезно не только для обретения знаний, они заставляют внимательнее всматриваться в главное — в графику Шагала. И если каждому очевидна, например, связь листа Братья узнают Иосифа с рембрандтовским Блудным сыном из Эрмитажа, то во многих других случаях подсказки исследователей стимулируют рассматривание, делают его интереснее.
Прежде всего это касается текста Пьера Провуайера в книге Шагал. Деяние и слово. Первый хранитель музея в Ницце, организатор последней прижизненной выставки художника, преданный его поклонник и исследователь, Провуайер разбирает все воспроизведенные в книге пастели, написанные и до, и после Библейских посланий.
Он сравнивает варианты и анализирует выбор автора с таким трепетным благоговением, что заставляет внимательно всматриваться даже в самые лаконичные, казалось бы проходные, эскизы. И если, глядя на воспроизведение картин, кажется, что их сила заключена в нереальном синем, пугающем красном или сияющем желтом, то, глядя на матовые гуаши, понимаешь, что смысл и сила заложены уже в самой композиции. Она рождалась практически сразу, а эскизы только корректировали возникшую в воображении сцену.
Многие гуаши даны в книге в натуральный размер (как правило, около 25?32 см) на разворот, некоторые детали показаны еще крупнее. И казавшиеся рабочими, неважными фрагменты, тусклые и беглые в сравнении с живописью, вдруг видятся почти совершенными. Несколькими простыми, совсем детскими линиями у позднего Шагала все сказано и про растерянность Авраама, раскрыв рот смотрящего на ангела, и про усталость Ноя, улегшегося под аркой-радугой, и про отношения Адама и Евы, изгнанных из Рая. И почему почти на всех пастелях обозначен распятый Христос, никак в Ветхом Завете не присутствующий, тоже понимаешь.